Раннее средневековье 2
Архитектура Западной Европы. Средние века > Раннее средневековье
Едва ли не самым стойким источником вдохновения средневековых строителей на Западе было обращение к формам и приемам деревянного зодчества, к наследию северной строительной культуры, традиции которой в массовом строительстве никогда не угасали. Это влияние народного деревянного строительства на формообразующий процесс сказалось не только в привязанности к прямоугольным в плане, вытянутым в длину сооружениям и к вертикальным акцентам, не только в предпочтении композиции как бы сдвинутых один к другому отдельных объемов, но и в самом возникновении идеи применения принципа каркаса к каменной конструкции.
Этот процесс творческого слияния римских и германских строительных приемов в народном зодчестве раннего средневековья был последовательно отражен эволюцией здания церкви как архитектурного типа.
Характер производительных сил феодализма вызвал развитие в нем центробежных тенденций при хронической слабости центральной власти. Империя Каролингов не имела даже постоянной столицы. В беспорядочном мире раннего средневековья единственно церковь сохраняла некоторую стройность и устойчивость организации, казавшейся своеобразным продолжением римской системы. Римское административное деление, введенное Диоклетианом, продолжало жить в форме церковных епархий (диоцезов), возглавлявшихся епископами.
С падением в V в. Западной Римской империи Рим, утратив значение административной и политической метрополии, сразу же приобрел характер религиозного центра Европы, где сходились нити управления разветвленной и сравнительно дисциплинированной церковной организации. В качестве первосвященников западного христианства римские епископы (папы) уже в VI—VII вв. разработали целую систему догматических воззрений, которыми не только устанавливалась форма католического правоверия, но и предусматривалась структура церковной организации, ее иерархия. Церковь, будучи сама крупнейшим феодалом, земельные владения которого не распылялись завещаниями и не утрачивались в войнах, а умножались новыми дарениями и относительно прогрессивным хозяйствованием, употребляла все свое идеологическое влияние для укрепления феодальной системы.
На протяжении V—X вв. в орбиту феодализма и католической церкви, через завоевания и миссионерскую деятельность, вовлекались новые территории и племена, особенно на севере и на востоке, тогда как на юге и на западе официальная религия при энергичной поддержке светских властей окончательно вытеснила "еретическое" арианство большинства германцев.
Важнейшую роль в унификации складывавшейся культуры сыграла церковь, монополизировавшая образование в грубом и невежественном обществе. Грамотность была синонимом знания латинского языка, который один только открывал все замки средневековой учености. Латинский язык был единственным и общеобязательным языком богослужения и литературы, языком культурного наследия римской античности, языком текущей официальной переписки и документации. В таких условиях латынь сразу же превратилась в фактор культурного единства раннесредневековой Европы, подобно тому как греческий язык объединил цивилизацию разноплеменной Византии.
Не менее важным фактором идеологической консолидации всего культурного многообразия "варваризованной" Европы с ее племенной и феодальной раздробленностью было единство догмы и слагавшегося предания, единство формы католического богослужения, особенностям которого и оказалась подчиненной довольно единообразная организация внутреннего пространства здания церкви. В раннем средневековье церковь проникала во все поры общественной и личной жизни человека. Все были обязаны регулярно посещать церковь.
Системой священных формул и обрядов сопровождались все важнейшие события человеческой жизни: рождение, брак, болезнь, смерть. Верующего обязывали периодически исповедываться в своих грехах, что отдавало его подчас не вполне невинные тайны во власть церковной администрации. Все преступления, кроме государственных, даже убийство, сплошь да рядом были предметом церковного правосудия. Настолько безраздельной вплоть до конца XII в. была эта власть религиозно обусловленной идеологии, что даже выдающиеся прогрессивные мыслители средневековья говорили, писали и действовали на религиозных основах. Человек не мыслил себя вне церкви. Быть вне церкви — значило быть вне общества, вне закона.
Легко понять, какую огромную роль в подобных условиях должно было играть здание церкви. Ведь именно в нем осуществлялось все многообразие идеологических и социальных функций тогдашнего общества. Языческий храм был замкнутым жилищем божества, и богослужение происходило вне его стен. Напротив, религиозная жизнь христиан была сосредоточена именно в стенах церкви.
Непререкаемый авторитет церкви поддерживала самая форма вероотправления, которая была рассчитана на психику, скованную страхом и мятущуюся между отчаянием и надеждой. Этим была обусловлена театрализация ритуальных действий, превратившихся в воспринимаемые непосредственно и независимо от своего символического содержания магические формулы и таинственные обряды. На протяжении всего средневековья увеличивался репертуар впечатляющих инсценировок евангельских рассказов, которые разыгрывались духовенством в полумраке церковных интерьеров. Таинственные манипуляции, совершавшиеся в процессе литургии под аккомпанемент грегорианского пения, в дыму кадильниц и в мерцании свеч, на торжественном возвышении, притом в глазах новообращенных "варваров", просвещенными людьми, владевшими истиной и властью, в представлении завороженных зрителей магически обращали хлеб и вино в "плоть и кровь" христову, в "причастие", в котором наивное суеверие видело важнейшее средство спасения от "вечных мук".
Если к сказанному добавить, что церковное здание, как и тяготевшие к нему постройки, служило физическим и моральным убежищем в тревожные дни, было единственным залом общественных собраний и зрелищ, школой грамоты, больницей, привлекавшей толпы тех, кто в те времена искал чудесных исцелений, трибуной не только небесного правосудия, но и земного суда, то монопольная общественная роль этого универсального здания в раннесредневековый период станет еще более очевидной.
Постройка ранних церквей предпринималась епископами, как руководителями общины верующих. В самом Риме, резиденции главного епископа западного христианства, строительная инициатива пап продолжала господствовать на протяжении всего раннего средневековья. Но вне Италии, где даже сравнительно крупные римские города и колонии, служившие центрами епархий, в V—IX вв. обнищали и пришли в упадок, центр тяжести храмостроения лежал в монастырском строительстве.
Обязательный труд, хорошо организованный в условиях натурального хозяйства (монастыри первые перешли к многополью), обогащал монастырские хозяйства. Земельный фонд, а вместе с ним и число зависимых от монастырей крепостных росли благодаря частным дарениям и завещаниям. Число монахов пополнялось не только за счет знатных людей. Шли в монахи и люди скромного происхождения, причем многим из них удавалось добиться высокого положения.
Однако простой народ уходил в монастыри далеко не по соображениям одного лишь благочестия: сравнительно спокойная атмосфера монастырской жизни, ее обеспеченность и безопасность казались заманчивыми, тем более, что строгости устава значительно смягчались самой жизнью, что и вызывало периодические реформы монастырского устава с целью восстановления его первоначальной строгости. Нищета, бесчеловечная эксплуатация, постоянный страх, призрак голода и смерти, неусыпно сопровождавшие дела и дни простого люда, — все это толкало многих искать в монастырях не столько "душевного спасения", сколько вполне реальной защиты от внешнего мира.
Со временем классовая дифференциация в монашеской среде обострилась, и выходцы из знати стали откровенно эксплуатировать монахов из народа. Презрев свои обеты, эта черная аристократия нередко предавалась буйным светским развлечениям — охоте, пьянству, разврату, а аббаты превращались в заурядных феодалов, от которых стонало не только зависимое крепостное население, но и сами монахи.
При всем этом в своей массе монастыри в течение всего средневековья оставались наиболее мощными хозяйственными объединениями. Правда, еще не вполне централизованный в раннее средневековье бенедиктинский орден не мог проводить единой экономической политики, но существовало положение, согласно которому не менее одной трети доходов каждого монастыря должно было расходоваться на храмостроение, которое наряду с благотворительностью, уходом за больными и перепиской текстов считалось делом наиболее богоугодным.
Королевская власть, заинтересованная в проникновении консолидирующего влияния церкви во все глухие углы своей "сельской" империи, поддерживала прежде всего не городское, а именно монастырское строительство, которое со временем и покрыло всю территорию средневековой Европы сетью монастырей, многочисленными зданиями монастырских филиалов (приорств) и часовен (ораториев).
Бенедиктинский устав не предписывал какого-либо определенного типа церковного здания. Не существовало первоначально и никакой символики в композиции христианского храма. Тем не менее уже в раннее средневековье опыт выработал не только типы таких утилитарных строений, как хозяйственные сооружения, госпитали, залы капитула, странноприимные дома, трапезные и дормитории, но и тип бенедиктинской церкви.
Хотя самое строительство церквей и осуществлялось главным образом мастерами из мирян, монастырское руководство сказывалось как на композиции плана церковного здания, так и на характере убранства. Так, в X в. сложилась традиционная схема трехнефной базилики с планом в форме латинского креста, с трансептом и тремя апсидами, из которых центральная достаточно удлинена, чтобы вместить хор монахов. Боковые апсиды отделялись от центральной аркадами. Западный конец церкви, где помещался вход для мирян, обычно фланкировался двумя башнями. Вход для монахов предусматривался в южном плече трансепта.
Важнейшее значение имел восточный конец, где почти непрерывно шло богослужение и монахи проводили большую часть своего времени.
С теми или иными отклонениями этот тип монастырской церкви, явившийся результатом сложной предшествующей эволюции и в то же время послуживший отправной точкой для дальнейшего развития, повторялся к концу первого тысячелетия н.э. во всей Западной Европе.